Хиллсиэ Ино усмехнулась гнилым ртом и протянула крючковатый ноготь к виску мужчины.

— Ала хе ярат, Хозяин горы.

Будущее невесомо и мутно, как пряжа. Даже вёльхе оно открывалось не раньше, чем позволяла суровая Сирпа, заметающая пути. Всему свой черед — и тогда полная луна обещала Хозяину горы удачу. Девушка, которую он хотел сделать своей женой в месяц Руки огня, не замышляла ничего дурного.

Страх Хозяина горы — вот почему Хиллсиэ Ино была здесь. Появился ли кто-нибудь, равный ему по силе? Близко ли человек, желающий его смерти? Может, это его жены и пленные придумали, как извести дракона до летнего солнцеворота? Или же Ярхо-предатель? Хозяин горы не полагался на вёльху безоговорочно и в самый длинный день все равно убивал и жен, и рабов. Но в течение года Хиллсиэ Ино была ему голосом судьбы.

И в минувшее полнолуние он ушел довольным. Вёльха знала, что каменные девы — марлы — двинулись готовить Хозяину горы невесту, а карлики-сувары, которых принимали за низкорослых жителей подземелий, поспешили накрывать столы и стелить постель.

Сейчас, когда прошло полнолуние и близилось равноденствие, Хиллсиэ Ино сидела на своей скамье, устланной белым покрывалом. Из бездонного, с тяжелой оковкой сундука она доставала полотна, которые некогда соткала из нитей чужих судеб. Все это стало прошлым. Каждое полотно было историей одной из жен Хозяина горы.

Вот Магарил, кочевница из ирменков. На полотне застыли кибитки ее народа — впряженные мулы, округлые крыши, скрипящие колеса. Застыли ее многослойные голубоватые юбки, верхняя из которых была расшита красным бисером. Каштановые косы, серые глаза и украшенная лентами кожаная жилетка поверх такой же голубоватой рубахи. Хозяин горы сам унес Магарил, и девушка оказалась красавицей. Звонкоголосая и легкая, как серна. За год она полюбила Хозяина горы и от ревности едва не задушила других его жен. Хозяин горы тепло смеялся, обнимал Магарил за плечи и целовал в ухо, но забыл сразу же, как ее история закончилась.

Вот Василика, и о ней помнили дольше. Дочь искусного камнереза из богатой деревни: в ее густых черных косах струились золотые и зеленые тесьмы. Изгибались угольные дуги бровей. Хозяин горы восхитился цветом глаз Василики и подарил платье из ткани, напоминающей подтеки малахита, — дар, достойный родовитой княгини. Но Василика плохо отплатила Хозяину горы. Она была единственной, кому удалось бежать.

Хиллсиэ Ино любовно разгладила ее полотно. К вечеру девушке повезло добраться до деревни, правда, не своей, — ближайшей. Она рыдала и стучалась в двери домов, невообразимо прекрасная, в золотом венце и малахите, стекающем тканью, хотя к тому времени подол уже истрепался. Василика била в двери, звенели ее тяжелые браслеты, а глубинно-зеленые глаза опухли от слез. Ее, конечно, впустили.

Но наутро приехал Ярхо-предатель.

Хозяин горы дорожил своими сокровищами. Каждым драгоценным камнем, каждым блюдом. И тем более женой, даже если та не жила дольше летнего солнцеворота. Это его вещь, красивая и пробуждающая любопытство. Она не смеет ускользнуть.

Начинался июнь, и Василика страшно кричала. Падала в ноги деревенского головы, чтобы тот не отдавал ее Ярхо-предателю, но что он мог сделать? Разве что навлечь на себя беду.

— Забирай ее, Ярхо, — сказал голова, толкая Василику в спину. — Мы не знаем ее. Она пришла сама.

Жители окрестных деревень понимали, как нужно себя вести. Ярхо-предатель спешился, не меняясь в лице, — его каменные люди остались на конях, вытесанных из породы. Он намотал черные косы на кулак, и вздернутая с колен Василика лишь трудно взвыла. Хиллсиэ Ино взяла для ее полотна самые яркие нити — вишнево-алые, словно кровь. Хозяин горы не вынес мысли, что кто-то его обхитрил, и повелел Ярхо найти девушку. Он бы отправил брата даже за пропавшей монетой, за кусочком слюды, но больше не желал прикасаться к жене, решившей убежать из драконьей сокровищницы.

Не одна Василика не дожила и до летнего солнцеворота. Гоё, дочь тукерского хана, боготворила Хозяина горы, как и все из Пустоши. Она едва ли не целовала носки его сапог — а тукерская знать неохотно сгибала спину. Гоё была изящно сложенной, песчано-желтой, с удивительными раскосыми глазами, мерцающими, будто два гагата. Но девушка привыкла к вольной жизни в степи, и Матерь-гора стала для нее тюрьмой. Она недолго протянула в чудовищной толщине недр, без ветра и солнца: удавилась на собственных одеждах.

Крутись, веретено. Крутись, крутись.

Хиллсиэ Ино взяла в руки другое полотно, неоконченное, и начала разглядывать. Хозяин горы только сделал эту девушку своей женой, и из прошлого на ткани — лишь свадьба. Сколько таких историй прошло через Хиллсиэ Ино? Сколько еще пройдет? Неизвестно. Вёльха развернула полотно на коленях и провела ногтем по вытканной сказочно длинной косе драконьей невесты.

Было так…

Матерь-гора — исполинский живой лабиринт. Она перекраивала самоцветные коридоры, путала двери и меняла лестницы. Из апатитового чертога Кригга вышла следом за гуратской княжной, но в гранатовом оказалась одна: Малике Горбовне открылась другая дверь. Сначала Кригга, не понимая, топталась на месте и звала княжну, но ее слабый голос отзвенел от стен: неровный малиновый минерал, а внутри него — насыщенные бордовые сгустки.

Ладони вспотели, и Кригге пришлось вытереть их о палевый подол. Матерь-гора хотела, чтобы она шла вперед, — и девушка подчинилась. Гранатовый чертог был длинным, слои породы сходились над ним розовато-багровыми арками, с которых до пола стекали бусины орлеца. Кригга вспомнила, что орлец — женский камень и прабабке на свадьбу подарили вырезанную из него шкатулку. С тех пор она передавалась по наследству: в Пустоши — а особенно в небогатой Воште — минералы считались редкостью.

Гранат переходил в аметист. Стены стали густо-фиолетовые, ребристые и шероховатые, с вкраплениями горного хрусталя. Потолок был еще выше, и шаги Кригги звучали, как гром, в почти совершенной тишине: Матерь-гора дышала, и где-то раздавались шепот и шорох. Девушка шла медленно и очень аккуратно, будто земля могла выскользнуть у нее из-под ног. Ее дыхание сбилось, а в глазах защипало.

В этом чертоге блестящий пол напоминал узкую ленту, а справа и слева от Кригги перекатывались барханы богатств. Пламя лампад дробилось и рассеивалось, выхватывая из холмов монет полукружья блюд и ножки кубков. Фиолетовые драгоценные камни, вставленные в ожерелья и перстни, — в тон стенам. Разинутые рты ларцов, украшенные щиты, маленькие идолы чужих божеств… Кварц расплылся от потолка и вдался в аметистовые плиты беловатыми трещинами: Кригге казалось, что весь чертог окутан дымкой.

Где золото, там Сармат.

Эти сокровища были лиловыми, серебряными и золотыми — венцы, браслеты, пояса с тяжелыми отлитыми пряжками, за один из которых удалось бы купить всю деревню Кригги. Глаза девушки резануло болью, а на языке осела горечь.

Чем тебе не сказка? Есть юная дева — шестнадцать лет, невестин возраст. Узкий стан, коса до пят. Медный дракон унес ее к себе в гору, и сейчас дева идет по лабиринтам чертогов, о которых баяли лучшие из камнерезов. Она теряется в несметных сокровищах, политых кровью сотен людей.

Кригга с трудом отлепляла ногу для нового шага, но, не выдержав, протянула руку к ближайшей горе богатств. Девушка не знала, можно ли ей касаться украшений и монет, и сквозь ее пальцы прошло лишь золотое свечение. А потом раздались шаги. Нечеловеческие, тяжелые. С таким скрежетом, будто по полу плыло каменное изваяние. Кригга содрогнулась изнутри — от позвоночника до горла. В животе стянулся узел. Девушка попятилась, прикрывая лицо руками, ломающимися от дрожи.

Она думала, что это Ярхо, предводитель грозной каменной орды. Но ему не было дела до невест его брата — если они не находились за пределами чертогов. И тогда Кригга впервые увидела марл.

Марлы — девушки, погибшие в горах. Они не смогли обрести покой, и Матерь-гора собирала их под своими сводами. Грубо латала, заключая в породу. Смерть в горах — страшная смерть, и немногие из марл сохранили свой первоначальный облик. Их лица были перекошены и печальны, окаменевшие кости — раздроблены, но слиты воедино. Марлы прислуживали невестам и женам Сармата-дракона, заплетали их, рядили в жемчуг и шелк.